санитарный врач и откроется туда свободный доступ.
Поднимался я по трапу не без волнения. Сердце у меня сильно билось.
При входе на палубу встретил меня пароходный офицер и спросил, что мне угодно.
Ответ был готов у меня заранее.
Я объяснил ему, что жду приезда своего приятеля, который уже две недели тому назад должен был прибыть в Коломбо на русском пароходе, но до сих пор его нет, и никаких известий от него я не имею. Это меня страшно тревожит, и я явился в надежде, не встречу ли его наконец.
— У вас на борту нет никого из русских? — спросил я в заключение своего объяснения.
— У нас, — ответил офицер, — есть действительно один русский. Он сел к нам в Адене. Вот он!
И он показал мне на стоявшего у планширя господина — приземистого, плотного, с большими усами.
«Это он!» — мелькнуло у меня.
— Нет, это не мой приятель, — сказал я офицеру, сам удивляясь своему естественно-правдивому тону, с которым разыгрывал комедию.
— Очень жаль! — сочувственно произнёс офицер.
«Это непременно он!» — снова радостно подумал я.
XXX
Пассажиров на французском пароходе было немного, и они не особенно торопились на берег. Было ещё рано.
Я присел на скамейку на палубе, закурил папиросу и, приняв самый невинный, рассеянный вид, конечно, внимательно следил за усатым русским, севшим в Адене.
Офицер подошёл к нему:
— Вы оставляете нас здесь, я велел достать ваш багаж, вы сейчас сойдёте на берег? — спросил он его.
«А, а он сходит здесь на берег, — подумал я, — тем лучше! Но отчего же он один?»
Усатый поблагодарил и заявил, что именно ждёт только своего багажа, чтобы сойти на берег.
— А ваша сестра? — спросил его опять офицер.
— Она останется у вас пока. Я найду помещение и вернусь за нею.
— Как её здоровье?
— Всё так же. Что же вы хотите — сумасшедшая!
«Он выдает её за свою сумасшедшую сестру! — сообразил я. — Теперь нет уже сомнения, что это он!»
И странная радость удачи охватила меня. Расчёт Капитана «Дедалуса» оказался совершенно правильным. Недаром, значит, я явился сюда.
— А вот и багаж ваш! — показал офицер усатому на матроса, который выносил из люка в это время два чемодана.
И при взгляде на эти чемоданы я не мог удержаться от невольной улыбки: один из них был мой собственный! Я узнал его сейчас же и удивился только наглости вора: украв мои вещи, он далее не побеспокоился переменить чемодан! Правда, это было доказательством его уверенности в том, что я окончательно пропал без вести у диких.
И это было мне на руку. Тем смелее я мог действовать теперь с ним, и тем более было вероятия, что он не узнает меня в синих очках и с обритой бородой и усами.
Багаж усатого понесли в пароходную шлюпку, и сам он стал спускаться по трапу вслед за матросом, нёсшим чемоданы.
Я обратился к знакомому уже мне офицеру с просьбою тоже воспользоваться шлюпкой, чтобы переправиться на пристань.
Он с готовностью предложил мне занять место, перегнулся через планширь и сказал старшему на шлюпке, чтобы он довёз и меня.
Я спустился и сел на боковую скамеечку на корме против усатого. Он равнодушно оглядел меня и отвернулся.
«Не узнал!» — решил я.
Двое матросов-французов, сидевших на вёслах дружно, в такт подняли их и начали грести.
Пароход стал довольно далеко на рейде, и расстояние от него до пристани было порядочное.
Хорошо утром на море! Чистый воздух, безоблачное небо и тихая в гавани вода умиротворяюще действуют на человека. Там, за каменным молом, плескали и шумели волны, изредка переваливаясь через него и разливаясь целым водопадом, а под нами зелёно-синяя влага была прозрачна и тиха. Студенисто-стеклянные медузы, медленно и лениво поворачиваясь, мирно плавали в ней и были видны на глубине. Океанские пароходы, затихнувшие на якорях, высоко подымали свои трубы и целый лес мачт, выровненные в одну линию с широкими промежутками. Маленькие суда тоже ютились здесь. Всё дышало миром и отдыхом, только мне казалось — мы, сидевшие в лодке, враждовали, хотя вражда эта была скрытая, тайная.
Впрочем, чувства вражды я не испытывал к этому человеку. Он должен был получить то, что заслуживал. Щадить его я не имел права, потому что не имел права оставлять в его руках несчастную женщину. Надо было освободить её во что бы то ни стало!
— Вы русский? — обернулся я к нему, когда мы отошли немного от парохода.
Он вздрогнул, видимо совсем не ожидая, что услышит русскую речь.
— Да, я русский, — подтвердил он, оправившись, — а вы тоже?
— Вот приезжал на пароход, думал встретить приятеля, который должен был уже две недели прийти сюда на «добровольце», и не встретил. Просто ума не приложу, что с ним случилось?
— А ваш приятель тоже русский?
— Да. Последнее сведение, что я имел о нём, было, что он опоздал на пароход в Порт-Саиде. Мне сообщили на «добровольце» об этом, на котором я ждал его сюда.
— А как фамилия вашего приятеля?
— Гринёв Николай Александрович.
Я без малейшего смущения разыгрывал свою роль и держал себя так непринуждённо, как будто бы был действительно приятель Гринёва, ожидавший его приезда.
Если б даже усатый мог подозревать что-нибудь, он наверное обманулся бы, а тут ему, очевидно, и в голову не могло прийти, что я-то и есть сам Гринёв. И видел он меня всего мельком на набережной, когда я садился на американский пароход.
Я внимательно следил из-за своих тёмных очков за тем, какое впечатление производят на него мои слова.
Он прищурился, шевельнул усами, улыбнувшись одним ртом, и повторил несколько раз:
— Гринёв… Гринёв… я что-то слышал в Порт-Саиде.
— Вам знакома эта фамилия?
— Кажется, я могу сообщить вам кой-какие сведения о вашем приятеле. К сожалению, они не очень благоприятные.
Я выразил на лице крайнее беспокойство.
— Что такое, говорите, если вам известно что-нибудь о нём!..
— Пожалуй, вам придётся долго ждать его здесь, если вы не оставите это занятие и не отправитесь дальше один. Приятеля своего едва ли вы дождётесь.
— Вот как! Почему же это? Что же могло случиться с ним?
— Насколько я знаю, опоздав на свой пароход в Порт-Саиде, он сел, чтоб догнать его, на «Колумбию», небольшое американское судно, погруженное керосином.
— Вы наверно знаете это?
— Я думаю, что наверное.
— Ну, а потом?
— В день моего отъезда из Порт-Саида там была напечатана телеграмма в газетах,
